Для обсуждения этики использования данных и документов в исследованиях и проектах мы позвали на встречу
Дмитрия Муравьёва, социального исследователя технологий, автора телеграм-канала
Data Stories, и
Татьяну Миронову, куратора, исследователя проблемы репрезентации памяти и истории в современном искусстве.
Формат этой встречи — обсуждение, без большой привязки к текстам, с примерами разных ситуаций, которые ставят проблему этики в отношении данных и документов. Поэтому и летопись разговора — диалог. На вопросы про документы и искусство в основном отвечала Таня, а на вопросы про исследования и данные — Дима. Мы оставляем, во-первых, сборную интерпретацию реплик, а не точные цитаты, а во-вторых, не подписываем их, а формулируем вопросы и ответы, чтобы вы могли погрузиться в суть и поток разговора.
— Что общего между двумя мирами: миром архивов и документов и миром данных, типа big data или статистических данных? Почему мы можем говорить о них одновременно? — Несмотря на отличия, когда начинается какая-то художественная или исследовательская работа, они, данные и документы, — даны. Они есть то, чем человек-исследователь-или-художник распоряжается. И часто есть соблазн всю историю производства и жизни этих документов/данных немного «затемнить»: данные открытые, я их получил, архив я купил, он теперь мой. И кажется, что у такого подхода довольно много проблем.
— Что мы считаем этикой в этом разговоре? — Этику в данном случае мы понимаем не как систему оценочных суждений «хорошо» или «плохо», а как способ анализа. Он позволяет подсвечивать проблемы выстраивания отношений между исследователем/художником/куратором и данными/документами внутри выставки/исследования/проекта. Этика смещает акцент с критики понятий на критику этих отношений.
— Мы мыслим этику, как способ рефлексировать, но не мыслим этику в вопросах правильности намерений и/или последствий (хотя есть и такие подходы, они распространены в теме этики технологий, например).
— Почему мы говорим сегодня не только об исследованиях и этике в них, но и о современном искусстве? — Современное искусство может быть одним из способов исследования, одним из подходов к работе с документами и данными. Мы сегодня говорим о современном искусстве не как о произведениях, а как о стратегиях работы, и о том, как эти самые стратегии можно анализировать с этической точки зрения.
— Где это пространство для вопросов этики, если мы говорим о современном искусстве? — Когда художники и кураторы работают с документами или архивами, они делают это с дистанции, то есть издалека смотрят на уже созданную систему. С одной стороны, это создает пространство для критики архива художником (он смотрит с определенного расстояния, может придумать как перестроить, деконструировать, переработать архив), а с другой — это делает возможным задавать вопросы к этике отношения между художником и архивом, с которым он работает. Эта дистанция даёт возможность выделять этические беспокойства и постоянно спрашивать себя: в какой мере эта дистанция работает?
Например, художник находит на помойке чужой семейный архив и выставляет его в пространстве современного искусства. Тут возникают вопросы: в какой мере эта дистанция между по отношению к чужим документам редуцирует опыт, заключённый в документе? В какой момент использование документов уплощает ту жизнь, которая от нас уже удалена? И в какой мере она позволяет наоборот увидеть ту жизнь, которая запечатлена в этом архиве? Или в какой мере дистанция позволяет увидеть этот архив с новой стороны? Например, убрав эмоции или ещё какие-то составляющие изображённой жизни.
— Кажется, что эти вопросы позволяют нам говорить о редукции. То есть сама жизнь она как бы яркая, пёстрая и многообразная, а данные и документы выхватывают только какую-то её часть, а остальные часть оставляют за рамками. Это тоже одна из линий критики работы с данными и документами. И тут интересен другой подвопрос: а где же тогда вот этот «настоящий жизненный опыт», настоящее «человеческое»? — Когда художник/исследователь работает с какой-либо информацией, кажется важным по умолчанию держать в голове, что это редуцированная информация. Исключением можно назвать работу непосредственно с человеком, когда художник/исследователь берёт интервью, например. Тут больше соприкосновения с этой самой «настоящей жизнью» и меньше редукции.
Второй важный аспект: проговаривать, что даже при работе с редуцированными данными, появляется новая история/исследование/проект, и документы из фиксации жизни превращаются в материал для работы художника/исследователя. Это тоже можно критиковать, а можно — оговаривать заранее, держа в голове, что картинки/данные/документы в любом случае что-то теряют, но одновременно — приобретают новые контексты.
— Что можно сказать о наделённости художника властью? Это связано с этикой? — Вопрос власти в современном искусстве и кураторстве очень близок к этике. Чтобы посмотреть на стратегии работы с документами с точки зрения этики, нам нужно разложить на волокна и на составляющие все отношения внутри проекта/произведения искусства: отношения «художник — документ», «зритель — документ», «художник — тот, кто находится по ту сторону документа».
— А если мы работаем с данными? На что тут обращать внимание? — На типы данных — то есть то, к какой сфере они относятся, откуда дата-сеты, являемся ли мы частью этого дата-сета, и точно также, как в работе с документами — то, в какие отношения мы вступаем с этими данными.
— Что случается после создания датасетов, то есть после репрезентации данных? — Сейчас распространена идея открытости всех данных. Это повышает прозрачность процессов, делает их более понятными и доступными, в исследованиях и науке — даёт возможность воспроизвести опыт. Однако, представим, что есть датасет, он посвящён людям, и особенно — людям, которые ещё живы. Вероятно, кому-то из них, не понравится, что их поместили в этот датасет. Особенно, если они себя могут узнать в нём. Такой же вопрос можно отнести и к выставкам, когда художник поднимает архивы и документы на поверхность публичного внимания.
— Это что, получается, надо пойти и у всех спросить про их данные? — Так сделать вряд ли получится, по крайней мере, не всегда, но тогда стоит указать в работе, что согласия не спрашивали. Здесь как раз значим вопрос власти у художника/исследователя, а именно того, как они выстраивают отношения с субъектами внутри своей работы.
— Этика как метод — это социальное действие, как будто от людей для людей. И мол, посмотрите, вы собрали данные человека/взяли его архив, и от этого люди страдают. А обязательно ли рассматривать всё через через социальное? Может ли быть как-то по другому? — Если мы говорим об искусстве, то, кажется, естественно рассматривать искусство через социальное действие. Механики воздействия на зрителя или формирование зрительского взгляда, например, на документ. Но тут возникает даже не столько социальное, сколько политическое. Когда художник показывает исторические архивы или работает с историческими документами, он не столько указывает на человека, который запечатлен в этих архивах/документах, сколько делает политический жест.
— Не всегда люди страдают от того, что их данные исследуются/используются.